Александру Градскому хватило пяти секунд, чтобы оценить её талант. А следом за ним в певицу влюбились и все зрители шоу «Голос» и «Три аккорда». В гостях у «Жизни» – очаровательная Алла Рид. Она — одна из самых ярких участниц шоу «Голос»
– Алла, в «Голосе» Вы прогремели на всю страну только спустя 10 лет после переезда в Москву. А какими были эти 10 лет?
– Я росла как артист, выступала, родила ребёнка. И конечно, пыталась найти себя в шоу-бизнесе. Тогда как раз гремели «Фабрики звезд», появлялись новые группы.
Я везде пыталась пробиться, но не получалось. Везде мне либо говорили «мы вам перезвоним», либо делали непристойные предложения. В какой-то момент меня это вогнало в депрессию.
Особенно после того, как поняла, что сильный, хороший вокал никому не нужен! Мне говорили на пробах: «А можешь убрать голос? Пой так, как будто у тебя голоса нет!» После этого я приходила домой и рыдала в подушку. И от отчаяния устроилась менеджером в медицинский центр.
Проработала там три месяца, и это были самые несчастные три месяца в моей жизни. Только тогда я поняла, что настоящее счастье – заниматься тем, что ты любишь.
Я тогда многое переосмыслила. Осознала, что нельзя отказываться от того, что ты любишь, в пользу денег. Многое в жизни приходит и уходит – любимого человека можно разлюбить, дети вырастут и уедут.
А любимое дело останется. Оно – это то, кто ты есть. И я перестала заморачиваться и начала просто петь так, как нравится лично мне.
– И вот Вы решили попробоваться в «Голосе». К Вам повернулись трое наставников – Лепс, Гагарина и Градский. Почему Вы выбрали именно Градского?
– Мне очень нравится музыка Лепса. И мне к нему тоже очень хотелось. Но когда повернулся Градский, человек с такой потрясающей харизмой, я не смогла устоять.
Это совершенно уникальный человек, в котором сочеталось всё! Он мог за 15 секунд тебя уничтожить и тут же окрылить. Он бывал жадным и бывал щедрым, он мог быть жутким хамом и мог быть просто Ален Делоном.
И вот эта непредсказуемость и гениальность в одном флаконе – всё это манило так, что мой выбор был предопределён.
– С Вами он был во всех этих вариациях?
– Абсолютно. Меня он до проекта «Голос» не знал, в отличие от многих других членов своей команды.
И я искала к нему подход. Он меня и обижал, и возносил, и пытался убрать, и наоборот – придумывал что-то, чтобы я осталась.
Говорил: «Бросай свои еврейские штучки!» В общем, я для него была объектом для экспериментов. И он многое открыл во мне. А третий тур «Голоса» вообще стал для меня поворотным.
Он сказал, что хочет открыть во мне талант драматической актрисы, и дал мне спеть Высоцкого. А я до этого никогда ничего подобного не пела. И с того момента, как я исполнила песню «Беда», внутри меня что-то изменилось.
– А что он имел в виду под «еврейскими штучками»?
– Трудно понять. Дело в том, что он сам был наполовину еврей и его эта тема как-то интересовала.
Например, мы смотрели вместе с ним фильм «Список Шиндлера», и там была очень трогательная мелодия, сыгранная на скрипке.
В этот момент он начинал плакать и клал мне голову на плечо. И мы вот так с ним сидели. А через пять минут он мог вдруг встать и сказать: «А что ты делаешь вообще тут, я не понимаю?!» Мол, иди отсюда! Вот такой он был.
Но на него невозможно было обижаться за грубость. Мы иногда с ним разговаривали по телефону до пяти утра.
– Часто Вы бывали у него дома?
– Тех, кого он выбрал – он считал близкими людьми. Приглашал к себе, рассказывал подробности своей жизни, вникал в нашу жизнь и судьбу, давал советы.
В нём было то удивительное качество, которое в новом поколении практически не встретишь – это неравнодушие. Сейчас всем плевать на тебя.
Да и на всё плевать, даже на то, как сделана работа. Александру Борисовичу было не всё равно! Он каждого ученика старался раскрыть и добивался этого, несмотря ни на что.
– Какая была обстановка в доме у Градского?
– Он жил в доме на Тверской. Очень интеллигентная квартира, где у него была своя студия. Очень много книг. Сам себя обслуживал, готовил великолепно. Все вопросы, вплоть до мелких, решал сам, а не скидывал на директора.
– Я слышала, что Вы хотели исполнить что-то из Аллы Пугачёвой, но он не дал. Почему?
– Он считал, что это опасная тема – тягаться с примадонной. Но сейчас у меня есть 22 песни из её репертуара. Я их пою с оркестром в новой обработке.
– Как Александр Борисович пригласил Вас работать в «Градский Холл»?
– Это опять же благодаря песне Высоцкого. Он мне поставил ультиматум: «Если ты споёшь «Беду» так, как я хочу, я тебя оставлю. А если нет – уберу!»
И я спела так, что ему понравилось. И вот стоим мы с ним в гримёрке, и он между делом говорит: «Чё, будешь у меня в театре работать?»
– Градский-наставник и Градский-начальник – это разные люди?
– Градский-начальник – это вообще что-то с чем-то. Он же делал в своём театре всё. Абсолютно! Начиная с того, что следил за тем, как уборщица моет полы, и кончая подписанием всевозможных бумаг.
Про творчество я и не говорю. Конечно, от театра он очень сильно уставал. Очень много он на себя взваливал… Что касается обращения с артистами, конечно, он ругался матом, бывало, что орал как резаный. Но мы к этому привыкли и воспринимали всё как данность. Вот он такой, какой есть.
– В 10-м сезоне «Голоса» Градского не стало. Вы следили за этой ситуацией?
– У меня с самого начала было предчувствие, что всё это закончится трагически. Когда он мне позвонил и сказал, что решил всё-таки идти в «Голос», у меня внутри всё сжалось.
Я сказала: «Александр Борисович, может, не надо?» Мы ведь очень его берегли – когда началась «корона», мы не подпускали к нему людей, чтобы он не заразился.
Потому что для него с его диабетом и комплекцией эта болезнь была бы очень опасной. А на «Голосе» на него сразу толпа кинулась – начиная от журналистов и заканчивая артистами.
И он со всеми общался, обнимался… И вот тогда-то он очень тяжело заболел ковидом – еле спасли. Лёгкие были поражены на 70 процентов. Я сразу поняла, что дело плохо.
И даже после этого он решил, что всё равно будет сидеть в жюри. Если бы тогда его отправили на реабилитацию, в санаторий с хорошим уходом, думаю, были бы шансы продлить его жизнь.
– Его кто-то пытался остановить?
– Убеждали его. Искали замену. Но знаете… он в последнее время говорил мне: «Я устал жить. Мне скучно. Вот Высоцкий так рано ушёл, а я-то почему должен столько жить?
Я что, не гений, что ли?!» Он не держался за жизнь, не цеплялся за неё. А ведь и до этого у него была травма – он сломал ногу несколько лет назад и так и не смог полностью восстановиться. Он ненавидел реабилитацию – по часам пить лекарства, ходить на прогулки, соблюдать хоть какой-нибудь режим.
Просто терпеть этого не мог! Говорил: «Сколько суждено, столько и проживу!» И он жил с болью и терпел эту боль. У него болели ноги, болели руки, все суставы.
Я видела, как он, отыграв какой-нибудь рождественский концерт, заходил в гримёрку и его там крутило от боли. И когда он понял, что сильно болен, мне показалось, что он не хотел даже бороться. Он хотел завершить этот сезон и, может быть, на этой съёмочной площадке красиво умереть.
Это многим покажется диким, но это вполне себе сценарий Градского. Особенно, если посмотреть, какие он делал эфиры на этом проекте. У него там была ученица
Таня, которой он поставил задачу исполнить одну этническую песню, которая, по сути, была погребальным плачем по нему же самому. Это был номер, где наши ребята из театра «Градский Холл» были бэк-вокалистами, а Таня исполняла этот плач…
Я видела, что этим номером он, по сути, срежиссировал свои похороны. Он знал, что скоро уйдёт.
– Вы сами что чувствовали в эти моменты?
– Я видела, как его на каталке возят в студию. Как дежурит у входа «скорая», как ему ставят уколы. И в тот последний день, когда он был на «Голосе», я даже к нему не подошла.
Я просто стояла и плакала, потому что не в силах была на это смотреть. Я не знала, что и как ему сказать, чтобы его остановить. Я помню свой последний разговор с ним – это было за день до его смерти.
Пришли обнадёживающие новости, что ему вроде стало лучше, и я просто набрала его номер. Я не знала, что сказать ему – просто хотела его услышать. И тут я расплакалась.
Просто рыдала в трубку и говорила ему, как мы его любим, как мы его ждём. Я чувствовала, что это наш последний с ним разговор. Он долго меня слушал, а потом сказал только одну фразу: «Всё будет хорошо, Алла…»
И положил трубку. На следующий день его увезли с инсультом, а через несколько часов он умер. Я была последней солисткой, кто дозвонился до него…
Очень скучаю по нему. Очень. До сих пор не могу поверить, что его нет. Но в то же время у меня нет ощущения, что его больше нет. Потому что он до сих пор живёт в том огромном наследии, которое он оставил.
