Она внучка знаменитой оперной певицы Марии Максаковой и дочь знаменитой актрисы Людмилы Максаковой. Кажется, Маша рассказала о себе все – вдоль и поперек. Но нет, перед вами интервью, от которого невозможно оторваться.
Когда папа встретил маму…
Дедушка мой – чистокровный латыш Эрик Игенбергс. Он учился в Санкт-Петербурге на дипломата. И после окончания учебы отправился служить консулом Латвии в Прагу.
Там и познакомился с Зиной, которую отец, министр транспорта Эстонии, отправил учиться в Прагу. Любовь возникла с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь – они поженились в 1935 году.
В Праге родился мой папа. Потом в Европе началась Вторая мировая война, семья переехала в Германию. В Мюнхене у них был большой дом.
Бабушка позже стала сопредседателем комитета общества дружбы СССР – ФРГ, а дед основал туристическую компанию. Парой они были яркой. К ним в гости захаживал даже сам Аденауэр, первый канцлер ФРГ, и другие известные личности.
Мой папа довольно неплохо знал русский язык – и благодаря этому знанию стал представителем знаменитой немецкой фирмы «Сименс» в СССР.
Он занимал самый лучший номер в «Метрополе», пока работал на фирму. Петер фон Сименс, сын самого основателя, был его непосредственным начальником.
И когда папа решил основать свою собственную компанию и уйти из «Сименс», Петер просил его остаться. Но папа встретил маму… И этим все сказано!
К ужасу своей матери, он решил не только остаться в СССР, но и жениться на советской актрисе. Отчего Зинаида Рудольфовна натурально упала в обморок.
Хотя она была женщиной стойкой во всех отношениях. Говоря откровенно, с Советским Союзом папины родители не хотели иметь ничего общего. Мама уехала из Эстонии, папа – из Латвии.
Начали все с нуля в ФРГ. Внезапная новость о том, что сын остается – и даже не в Риге, а в Москве, стала ударом для них в самом прямом смысле слова.
Надо сказать, что до встречи с мамой папа был в браке с Ульрикой, внучкой известного французского скрипача Анри Марто. У них родился сын Андреас.
Женившись на маме, папа открыл свою компанию и был мегауспешен. Он занимался тем, что привозил в Союз самые лучшие образцы станкостроения, а в обратную сторону торговал углем.
В Ригу, когда она еще была советской, родители приезжали всегда, потому что маме очень нравилось там бывать. У нее там были даже романтические отношения. Еще до встречи с папой. С поэтом Андреем Вознесенским, к примеру, они исходили все пляжи…
Первый брак моей мамы был гражданский, потому что с отцом моего брата Максимом, художником Львом Збарским, она не была расписана.
То есть фактически всю свою жизнь она была замужем единожды – за моим папой. Общая любовь к Прибалтике их объединила еще больше. Они построили там дом, потом папа купил еще один.
А дальше случился распад СССР. И папа вдруг очень резко начал ощущать свою этническую принадлежность. Он добился возвращения латвийского гражданства, инвестировал в Латвию громадные средства.
На его деньги, например, отреставрирована рижская Опера. У него был дом, где находился банк «Парекс». Но вся эта история, к сожалению, была не очень взаимной, потому что папа все время натыкался на каких-то мошенников, которые отжали у него все: и рыбный завод, и здание с банком.
У папы было огромное желание жить и работать в Латвии. Он даже вспомнил латышский и начал на нем говорить… Более того, он встретил там девушку!
Гинта Сычева – его последняя любовь. Она из Даугавпилса. И спустя восемь лет противостояния с моей мамой она таки родила ребенка. От папы.
То есть у меня есть еще настоящий латышский брат Эрик. Он живет с мамой под Мюнхеном, у них там дом. Говоря откровенно, няня ему ближе, чем мать…
Дело в том, что мой папа удивительным образом всегда находил женщин-кукушек. Правда-правда. Единственным исключением из этого правила была Ульрика, совершенно замечательная жена и мать.
И, наверное, именно по этой причине папа мгновенно к ней охладел. Наверное, ему по жизни нужны американские горки, когда постоянно накрывает шквал эмоций.
Думаю, что с мамой у него этот стокгольмский синдром, эта роль жертвы-подкаблучника была отработана в самом полном объеме…
Но в итоге мама уже сама перестала его мучить. Хотя вначале взялась за дело рьяно. Когда ей стало немного за 50, она вдруг захотела тепла и уюта.
А ему, наоборот, срочно потребовалась замена – новая мучительница. И тут же нашлась Гинта, у которой, казалось, отсутствовали все материнские инстинкты. Вот чем объяснить такой выбор?!
Обзвонив всех знакомых гинекологов, папа запретил им делать аборт
Появление Макса досталось маме очень тяжело. Да и ситуация с Левой, отцом Максима, в отличие от ситуации с папой, была прямо противоположной. Роды прошли тяжело.
Лева вообще не понимал, зачем она рожает. Как она сама рассказывала, ей было очень больно, но кричать она стеснялась. В итоге Максима кое-как вытащили и еле-еле привели в чувство.
Он родился фактически без признаков жизни. А тут еще быт… В мастерской у Левы мама жить не смогла. У него были круглосуточные тусовки.
Пока мама была беременна, все шло интересно и весело: там собирались очень талантливые люди, богема. Мастерская – а это была мансарда площадью 200 кв. м. – была местом замечательным, но абсолютно непригодным для жизни с младенцем. И когда мама туда приехала с грудным ребенком, Лева даже не понял – зачем?
Мама была вынуждена съехать к моей бабушке, Марии Петровне Максаковой. А надо сказать, что та совсем не воспринимала этого Леву. И была права.
Потому что он наглец был абсолютный. Однажды он пришел домой к Марии Петровне и начал перевешивать картины в ее квартире. Бабушка ничего не поняла.
Обратившись к дочери, она произнесла: «Людочка, я выйду погуляю, пока он не уйдет». И Людочка поняла, что ему лучше бы уйти, а картины повесить назад.
В общем, отношения с Левой не складывались. И уход за Максимом полностью лег на ее плечи. Мама металась между стиркой пеленок и молочной кухней… да и молоко из-за стресса у нее пропало.
Поэтому рождение второго ребенка, то есть меня, не входило в ее планы. Это была неприятная случайность. Я сдержанно об этом всегда рассказываю, потому что никогда не была ни любимой, ни долгожданной…
Я родилась только потому, что папа настоял. И маме пришлось уступить. Обзвонив всех знакомых гинекологов, он запретил им делать аборт.
Мама была в бешенстве и в отместку потребовала от него контракт. Самый настоящий контракт на бумаге, по которому папа перевел ей миллион марок. Это были весьма неплохие деньги. Купил невероятные бриллиантовые серьги. Огромные. «Ушанцы», как называла их мама…
Жили они у бабушки в Брюсовом переулке. Потом папа купил квартиру этажом ниже. То есть он жил формально на втором этаже, а мама на третьем.
Любые капризы мамы удовлетворялись мгновенно. Мама, например, потребовала, чтобы с первого дня моего появления на свет была бонна. Жаловалась на потерю фигуры.
И на то, что ей надо восстанавливаться в театре. Конечно, папа тут же нанял няню. Знаете, это все будет в моей книге, которая скоро будет издана.
Роды в Мюнхене тоже были маминым требованием. Она считала, что в московских роддомах нет нормальных условий – и, в общем-то, была права.
Но моя мама и в Германии сумела всех удивить… тем, что растрясла живот накануне родов. Которые были назначены на 27-е число. А 24-го мама решила сходить на дискотеку со старшим братом папы.
Где у нее отошли воды прямо на танцполе. Ее тут же доставили в клинику, это была ночь с субботы на воскресенье. И именно в этот день у доктора, который должен был принять роды, футбольная команда, в которой он сам играл, выиграла матч!
И все они по случаю победы хорошо приняли на грудь… так что можно сказать, роды прошли хорошо и весело. Ко всему прочему мама отказалась терпеть какую бы то ни было боль.
Ну, доктор применил… вакуум! Хорошего, конечно, мало, но… Мама и тужиться не хотела. Делайте, сказала, что хотите! Оригинально, правда?.. В три месяца мы с мамой наконец прилетели в Москву.
Первым классом, разумеется. А в это время по земле шел контейнер, доверху набитый памперсами, питанием и детскими вещами. И все это доставили к нам на дачу в Снегири. И там я осталась одна с няней…
